Атеизм

История атеизма

4. Бенуа де-Малье.

Рядом с откровенным материалистом и атеистом Фрере мы поставим другого забытого мыслителя начала XVIII века Бенуа де-Малье (1659—1738), хотя и не высказывавшего прямо атеистических и материалистических взглядов, но бывшего творцом первой в новое время эволюционной теории и уже благодаря одному этому заслуживающего почетное место среди борцов против религии. Впрочем, если Малье прямо и нарочно не нападал на религию, то атеистом и материалистом он все-таки был и, именно исходя из этих взглядов, он создал замечательную для того времени теорию происхождения земли и человека.

Малье в течение шестнадцати лет был французским консулом в Каире (Египет). Все свое свободное время он отдавал занятиям наукою, изучая, главным образом, геологию и палеонтологию. Он в совершенстве знал древние языки, а также арабский язык и прекрасно знал Восток. Им было написано «Описание Египта» и «Мемуары об Эфиопии», книги, пользовавшиеся в свое время некоторой известностью. Но славу себе Малье заслужил философским сочинением «Теллиамед, или беседы индийского философа с французским миссионером об уменьшении моря». Правда, слава эта в XVIII веке была хоть и громкой, но далеко не почетной. «Теллиамед» (прочитанная наоборот фамилия автора de Maillet) считался книгой не только безбожной, но фантастической и неосновательной, и служил, за редкими исключениями, лишь предметом зубоскальства даже таких выдающихся людей, как Вольтер. Только в XIX веке победа дарвинизма дала признание забытому и осмеянному Теллиамеду. Во всех работах, посвященных истории эволюционизма, имя этого «чудака» называется среди имен предшественников Дарвина. К сожалению, историки эволюционизма ограничиваются только упоминанием его имени и весьма редко сколько-нибудь точно и полно излагают его теорию.

Живя в Египте, Малье имел возможность личными наблюдениями подтвердить вычитанное у древних историков сообщение, что местности, находящиеся с очень давних времен вдали от моря, были им некогда покрыты. Отсюда он сделал заключение, что море постепенно уменьшается в своем объеме и что раньше оно покрывало всю землю и было колыбелью жизни. Большие познания в естественных науках позволили ему собрать множество фактов в подтверждение этих предположений, а смелое воображение связало эти факты в стройную и цельную теорию, дающую естественное объяснение происхождению мира, земли и человека. В этой теории много фантастического, принятого на веру, сказочного, но зерно научной истины — и зерно плодотворное — в ней, тем не менее, есть.

Создание и усовершенствование этой теории Малье считал самым важным делом своей жизни. В течение тридцати лет трудился он над своим произведением, изучая, исследуя, собирая материал, но так до смерти своей и не закончил всего, что наметил. Его рукописи находились у его секретаря, одного благочестивого аббата, и только через 10 лет после его смерти, в 1748 году, этот аббат разрешил издать «Теллиамеда», надо думать, значительно смягчив безбожные взгляды автора {Мы пользуемся изданием 1755 г. исправленным и дополненным. К сожалению, нам не удалось сравнить это издание с одним из предыдущих и проверить, не являются ли эти «исправления» такими же тенденциозными, как и приложенная к этому изданию биография Малье.}. Во всяком случае, в написанной им биографии Малье и в обширном предисловии он из кожи лезет вон, чтобы убедить читателя, — и, может быть, не столько читателя, сколько духовные и светские власти, — что Малье не был крайним безбожником, атеистом, нечестивцем, как его обычно представляют. «Правда, — видит себя вынужденным оговориться этот биограф, — г. де-Малье имел странные идеи, особые взгляды на некоторые вопросы, но он при этом особенно не останавливался на мнениях богословов и на школьных диспутах, которые считал праздным занятием». В другом месте он говорит: «Это был, бесспорно, человек с большим умом, которого можно упрекнуть лишь в чрезмерно живом и слишком вольнодумном воображении, всегда готовом с жадностью ухватиться за все необыкновенное и странное».

Малье, как и большинство его современников, чрезвычайно вежлив в отношении религии, и всякий раз, как его смелая и последовательная мысль приводит к положениям, противоречащим установленным церковью, он низко кланяется и крестится изо всех сил. Суть его заявлений во всех таких случаях сводится к следующему: мои положения противоречат бесспорным истинам религии, но я не хочу говорить вам, что они истинны, а только предлагаю подумать над ними, как над гипотезами, естественно и научно, а не религиозно объясняющими сложные вопросы. Свой истинный взгляд он всегда проводит контрабандой.

Описывая, например, те пласты земли, в которых встречаются разные ископаемые и которые, как своим горизонтальным положением, так и своим составом доказывают, что они образованы водами моря, он говорит: «Можно ли отрицать, что это скорее результат действия естественной причины, воздействующей всегда последовательно, вслепую и единообразно, чем творение высшего разума, обладающего бесконечно разнообразными средствами для выполнения своих намерений? Можно ли сказать относительно того чудесного разнообразия, какое наблюдается в составе этих пластов, что оно является результатом всемогущей воли, одним только словом сотворившей вселенную?.. Для чего эта столь мудрая и просвещенная воля могла предназначить эти сложные и разнороднейшие груды материи?». Взятые в отдельности эти слова выражают только сомнение; отрицание божественного промысла в них скрыто еще под тонкой усмешкой. Но таких сомнений в «Теллиамеде» так много, что своей совокупностью они совершенно подавляют. Ведь ясно, что если необъяснимое с точки зрения существования высшего разума объясняется легко, просто и понятно сточки зрения естественных причин, то этот высший разум является совершенной фикцией.

Вопрос о том, был или не был всемирный потоп, в наше время даже для сколько-нибудь образованных богословов не представляет трудностей. Эти почтенные люди теперь вынуждены подчиниться очевидности и весь библейский рассказ; о дожде, потопившем весь мир, о ковчеге Ноя и его зверинце, о горе Арарат и голубе с масличной веткой в клюве толкуют иносказательно. В начале XVIII века вся эта чепуха обсуждалась очень серьезно и даже среди вольнодумцев находились люди, полагавшие, что всемирные потопы могли происходить и что библейский рассказ был основан на действительном факте. Одним из оригинальнейших умов XVIII века — Буланже была даже создана теория «допотопных потопов», с помощью которой он пытался дать естественное объяснение происхождения религий и развития человеческих обществ. Нечего и говорить, что и богословы тоже цепко держались за сказку о всемирном потопе. В числе их доводов было указание на то, что раковины и окаменелые рыбы, находимые на самых возвышенных местах земли, являются бесспорными свидетельствами в пользу действительности этого происшествия и, таким образом, прославляют величие и всемогущество божие. Хитроумный Вольтер, которому этот довод казался очень серьезным, пытался опровергнуть его предположением, что раковины заносились из приморских местностей богомольцами на их пути в Рим, а окаменелые рыбы были ничем иным, как испорченными остатками их дорожного провианта.

Малье категорически и решительно отвергает возможность библейского рассказа. Он разбирает его по косточкам. Прежде всего, — говорит он, — такое чрезвычайное событие осталось совершенно неизвестным греческим и латинским историкам, а если некоторые из них и говорят о нем, то это только заимствование у евреев. Затем, вершина горы Арарат покрыта вечным снегом, и рассказы, что на ней сохранились остатки ковчега, которыми армяне пользуются, как чудотворным средством, ложны хотя бы уж потому, что подъем туда совершенно невозможен {В то время, действительно, была известна лишь одна попытка восхождения на Арарат, окончившаяся неудачей (Турнефор в 1701 г.). Впервые его вершина была достигнута в 1829 году.}. «Очевидно, таким образом, что никогда невозможно было узнать, действительно ли ковчег остановился на этой горе и остались ли на ней его остатки, если не предположить, конечно, что кто-либо узнал об этом с помощью божественного откровения, что, в свою очередь, нужно было бы доказать».

От кого мы знаем о потопе? Только от евреев, живших на ничтожном клочке земли и к тому же, «как доказывает история и опыты», прославившихся своим легковерием и самомнением. «Чтобы поддерживать мнение о всемирном потопе, нужно прибегнуть к чуду и сказать, что бог, сотворив из ничего эти чудовищные воды, затем их уничтожил. А это нелепо. И зачем задавать столько работы божеству? Зачем заставлять его с такой чрезвычайной помпой истреблять проклятую расу? Разве не мог он уничтожить ее своим дыханием или одним своим словом?». Это зубоскальство показывает, как мало цены следует придавать уверениям биографа Малье о том, что он с чрезвычайным уважением относился к религиозной традиции. В приведенной нами тираде он забыл даже о том внешнем уважении к имени божьему, которое считали обязательным многие атеисты того времени.

К священному писанию Малье относится с нескрываемым презрением. Он видит в нем только грубый вымысел, с которым разум, освободившийся от предрассудков, совершенно не должен считаться. Индийский философ, устами которого он излагает свои теории, касаясь вопроса о времени существования земли и указывая, что библейская традиция совершенно не соответствует данным науки и опыта, говорит: «Я также и во Франции знавал выдающихся людей, которые в этом вопросе были моего мнения. Я назвал бы здесь их имена, как они того заслуживают, если бы не был убежден, что они сами предпочли бы, чтобы их истинные взгляды в этой области остались неизвестными не только толпе, ревниво оберегающей свои традиции, но и некоторым ученым, которых предубеждение поставило в невозможность различать между философией и религией и признать, что истина всегда была и будет истиной, независимо от религиозных авторитетов» («Теллиамед», II, 50). Когда биограф Малье говорит про него, что «он вовсе не хотел утверждать вещей, противоречащих религии, и никогда не переходил границ, соблюдавшихся самыми горячими защитниками правоверия», он просто защищает религию подобающим духовному лицу оружием, то-есть, ложью и клеветой. Малье хотел противоречить религии, но только делал это с осторожностью, вполне извиняемой обстоятельствами места и времени.

Вполне научными, хотя и несовершенными методами он устанавливает, что «земля была обитаема людьми приблизительно пятьсот тысяч лет и, может быть, больше». Она постоянно изменяла свой вид и форму своей поверхности, и этим изменениям соответствовали перемены в растительном и животном мире. С этим несовместима теория сотворения мира. И Малье, действительно, отвергает ее. «Начало материи и движения во времени, — говорит он, — противно разуму». Но, чтобы внешне смягчить всю атеистичность этого утверждения, он пытается доказать, что библия также не предполагает сотворения из ничего, но принимает некоторую бесформенную материю, послужившую богу материалом для создания земли и неба. Таким образом, для людей щепетильных в вопросах веры и не могущих ограничиться одним только «светом разума» лазейка остается. Сам же индийский философ в этом разуме видит «единственного путеводителя философа». Для него непонятно начало материи и движения и именно поэтому он постулирует их вечность.

«Среди вас, христиан, — продолжает Теллиамед, — я знавал опытных физиков, утверждавших, что они имеют неоспоримые доказательства неуничтожаемости материи, а если это так, то нужно заключить, что материя существовала во все времена». И в самом деле, постижимо ли, чтобы бог мог в течение всей вечности не собраться сотворить материю и вещи? Почему он только вчера воспользовался своим творческим всемогуществом? Потому ли, что он не мог, или потому, что не хотел? «Но, если он не мог заняться творением в одно время, то он так же не мог этого и в другое. Значит он не хотел. Но в боге не существует последовательности во времени, и если допустить, что он захотел что-нибудь сделать однажды, он этого хотел всегда, то-есть вечно».

За этими богословскими тонкостями нельзя не увидеть улыбающегося лица человека, неверующего твердо и убежденно. «Не будем устанавливать начало тому, что, быть может, никогда и не начиналось, — говорит он («Теллиамед», II, 76).

Вселенная, по мнению Теллиамеда, заключает в себе только вечную материю и присущее ей движение. Целое неизменно, но части меняются непрерывно. Доказывая эти материалистические положения, он обращает свой взгляд на звездное небо, на солнце, на планеты. Здесь он обнаруживает большие знания, глубину и проницательность, хотя многие сведения его неточны и неверны. Перемены, происходящие в мире светил, он объясняет естественными процессами и решительно отвергает ходкое тогда объяснение разных явлений, например, появления новых небесных тел, вмешательством божьей воли, актом нового творения. «Это было бы чудом, а природа нам чудес не являет».

Естественно, что цитированный уже автор биографии Малье, стремящийся всеми правдами и неправдами смягчить его атеизм, этих его взглядов примирить с религией не может. «Вечность материи, — говорит он, — настолько нелепое учение, что прямо удивительно, как в наш просвещенный век люди, имеющие претензию быть умными людьми осмеливаются его поддерживать». Когда вам говорят, что наша земля создана водами моря, приходится сначала отвергнуть сотворение мира, то-есть этим признать вечное существование материи, а затем уже отбросить, как совершенно ненужные, и верховную разумную причину и провидение.

Наибольший интерес для нас представляет гипотеза Малье о происхождении и развитии жизни на земле. Его биограф находит, что он гораздо лучше поступил бы, если бы в этом вопросе положился «на заботы верховного разума, всем управляющего». Но… «свойственный философам зуд рассуждать обо всем не позволил ему остаться в разумных границах и он не побоялся выйти за пределы дозволенного». И насочинил, — говорит благочестивый аббат, — таких вещей, какие могут причудиться только больному горячкой.

Животные и люди обязаны своим происхождением «слепой причине и случаю». Христиане, воображающие, что они готовыми вышли из рук творца, в сущности не далеко ушли от тех народов, которые убеждены, что люди спустились с неба на золотой цепочке. Лукреций совершенно прав, осмеивая эти сказки.

Опыт дает неоспоримые доказательства тому, что переход растений и живых существ из водной стихии в воздушную вполне возможен. Начать с того, что виды морских рыб, попадая в пресные воды, акклиматизируются в них. Новая среда производит в них и внешние и внутренние изменения, отличающие их от первоначальных видов. Если такие изменения возможны, то почему же не признать возможным также переход из воды в воздух, особенно в тех местностях, где воздух бывает сильно насыщен водными испарениями, густ и тяжел почти так же, как и вода? Для растений, во всяком случае этот переход был очень легким. Рыбы могли переродиться в птиц, не даром некоторые породы птиц обладают разительными чертами сходства с рыбами и некоторые рыбы обладают способностью летать. Животные морских глубин в свою очередь имеют сходство с четвероногими всех видов. Когда необходимость выводила из родной стихии обитателей вод, множество их, конечно, гибли «не приобретя привычки к новым условиям существования, но достаточно, чтобы двум из них это удалось, чтобы они могли породить целый вид».

Изменчивость видов Малье считает вещью совершенно доказанной. Римляне приучали и дрессировали тюленей, которые благодаря этому совершенно изменяли свои привычки. А что возможно для человеческого искусства, для природы возможно тем более.

В подтверждение своих взглядов Малье приводит множество фактов, которые при ближайшем рассмотрении, с точки зрения наших современных знаний, оказываются совершенно несостоятельными. Но естествознание в конце XVII и начале XVIII веков находилось на очень низкой ступени и ряд его отраслей в то время носил совершенно зачаточный характер. Тем более удивительно, что, при столь скудных знаниях, Малье мог наметить в основных и грубых чертах теории, пользующиеся в наше время правами гражданства, но тогда совершенно не стоявшие в порядке дня.

Малье верил, что существуют «морские люди». Об этом он читал и у историков древности, и в новое время находились свидетели появления подобных чудовищ. Об этом писалось в рассказах путешественников, протоколы о таких необычайных событиях печатались в «Журнале ученых» и других серьезных изданиях. Чучела морских людей показывались в ярмарочных музеях, а в одном из городских музеев Англии хранился высушенный труп «морского человека», пойманного, якобы, экипажем английского судно в водах Гренландии. В создании всех этих легенд шарлатанство шло об руку с невежеством, легковерием и жаждой чудесного. Малье, вместе со множеством своих современников, пал жертвой грубой ошибки. Но из этой ошибки, как и в других случаях, он извлек зерно возможной истины. Она послужила подтверждением его теории изменчивости видов, своеобразного трансформизма.

Существуют, — говорит он, — различные виды людей. Между морским человеком и человеком обыкновенным имеются промежуточные звенья. Например, на острове Мадагаскаре есть порода диких людей, еще не обладающих даром речи и бегающих так быстро, что их почти невозможно настигнуть. Существует много рассказов о подобных диких людях. В голландских колониях они называются оранг-утангами, то-есть лесными людьми. В 1729 году в Париже на одной на ярмарок показывался экземпляр такого дикого человека. Он не обладал членораздельной речью, был покрыт волосами с головы до ног. «Если нельзя сказать, что подобные живые существа — люди, то они настолько похожи на людей, что совершенно неосновательно утверждать, что это всего лишь животные. Если бы взяли самцов и самок этих оранг-утангов, и они родили бы среди нас своих детенышей, то неужели вы думаете, что было бы невозможно довести их через несколько поколений до настоящего языка, до формы более совершенной, чем прежняя?».

Первые поколения людей, — говорит далее Малье, — были существами свирепыми, не обладавшими речью и рассудком. Они долго блуждали по земле и жили в пещерах, прежде чем приобрели способность членораздельной речи. Немудрено, что никакой традиции; об их истинном происхождении у них не сохранилось и самые разнообразные легенды укоренились в их умах. Религиозные традиции, рассказы о происхождении всех людей от Адама или от Ноя не выдерживают никакой критики.

Чувствуя слабость и несовершенство своей теории, Малье несколько раз возвращается к ней, подкрепляя ее новыми соображениями. Так, он, между прочим, указывает, что во чреве матери дитя вовсе не дышит, освежение крови в его организме происходит иными способами. Затем он подчеркивает, что изменения видов совершаются не сразу, а постепенно и при воздействии изменений в окружающей среде. Разница между расами только что вышедшими из воды, и расами, живущими на суше давно, огромна. Первым понадобилось бы много поколений и, может быть, даже изменение климата, чтобы достигнуть степени совершенства вторых. Большую роль могло также играть смешение особей различных рас, при чем индивиды, рождавшиеся от этого скрещения, приобретали по наследству новые свойства. «Нельзя ли сказать, что в отношении некоторых людских рас дело обстоит так же, как с некоторыми видами деревьев, которые нужно прививать к другим, чтобы их усовершенствовать? Таким образом, из немой и не обладающей разумом расы, вследствие ее смешения с другой, более совершенной, образуется потомство, очень отличающееся от первоначального корня. Один китайский писатель {«Китайский писатель» здесь, конечно, введен из предосторожности. Установление родства людей с обезьянами принадлежит нашему автору.} утверждал, что люди — это более совершенный вид обезьян».

Итак, формы земной жизни, по Малье, развились из менее совершенных морских форм. Но откуда взялись эти последние? И что станется с ними, когда воспламенится вследствие уменьшения влаги наша земля? Для ответа на эти вопросы индийский философ возрождает старую греческую теорию Анаксагора о предсуществующих зародышах.

По этой теории вся бесконечная вселенная наполнена мельчайшими живыми атомами-семенами, которых мы не можем открыть даже с помощью самых лучших микроскопов. Эти атомы живой материи неистребимы. Они входят, как часть, в воздух, которым мы дышим, в пищу, которую мы поглощаем, в воду, которую мы пьем. «Мне безразлично, — говорит осторожно Теллиамед, — устроено ли это неизменными законами природы, или законами творца. Для меня достаточно, что такова сущность материи».

Эти зародыши бесплодно существуют в среде, неблагоприятной для их развития. Но в некоторых средах они развиваются, «поддаются операции природы». То, что мы наблюдаем на животных видах, служит прообразом того, что природа совершает с этими зародышами в глубинах вод. Развиваются только те формы, которым благоприятствует постепенно изменяющаяся окружающая среда. Низшие формы жизни появились еще в то время, когда земля была вся покрыта водой, но по мере уменьшения вод зарождались формы более высокие.

Эта гипотеза для своего времени была вполне научна, она естественным образом, то-есть без помощи творца и силами одной только материи объясняла происхождение и развитие жизни. И объясняла отнюдь не плохо. Оттого она и была довольно широко распространена среди физиологов XVIII века.

Такова в кратком изложении система Малье. Ее передовой характер бросается в глаза. В интересующей нас, прежде всего, области,в вопросах, затрагивающих религиозную веру, он отстаивает право науки на исследование свободное от всякой оглядки на «истины», утверждаемые традицией священного писания, и одним этим занимает антирелигиозную позицию. Его уступки религии — чисто внешние, грубо-деланные, они могли обмануть только тех, кто хотел быть обманутым. К числу этих обманутых принадлежали не только люди вроде аббата Лемаскрье, его биографа, но и такой ученый, как де-Катрфаж {A. de Quatrefages «Darwin et ses précurseurs français. Etude sur le transformisme» 2-me ed., p. 22; американский историк эволюционизма Осборн («From the Greeks to Darwin») самостоятельно не изучал Теллиамеда и повторяет суждение французского антиэволюциониста.}, бывший одним из самых серьезных противников Дарвина. Малье безусловно был атеистом и врагом христианской религии.

Его заслуги в области естествознания бесспорны. Геологи уже давно воздали ему должное. Та часть его книги, которая трактует о происхождении ископаемых, представляет один из этапов в истории современной геологии. «Кто прочтет ее со вниманием, — говорит Катрфаж, — увидит, насколько необосновано мнение критиков, рассматривавших всю эту книгу, как сплошную шутку». Что касается его попытки дать естественное объяснение возникновению и развитию жизни, то и здесь он, принимая во внимание состояние наук в то время, значительно опередил своих современников. Он исходил из чисто материалистических посылок. Предсуществующие зародыши у него просто — живая материя, принимавшаяся многими философами-материалистами до него и после него, а также, как говорит Катрфаж, многими «настоящими учеными», в том числе Реомюром и Кювье.

У противников эволюционизма теория Малье о развитии высших форм из низших, его трансформизм, понятно не могла встретить одобрения. «Если аргументы Теллиамеда употребляются в наши дни и выдающимися учеными, то от этого они не становятся более ценными», — говорит Катрфаж, — и со своей точки зрения он прав. Но если истина в основном, как мы теперь не сомневаемся, на стороне эволюционизма, то в том обстоятельстве, что аргументы Теллиамеда — в огромной степени усовершенствованные — вошли в обиход даже нашего времени, мы видим большую заслугу забытого философа начала XVIII века. Эдм. Перье в весьма ценной книге о «Зоологической философии до Дарвина», говорит: «За Малье следует признать заслугу в том, что он увидел истинную природу ископаемых и понял все ее значение в эпоху, когда многочисленные ученые отказывались видет в них остатки некогда живших существ; в том, что он считал живые организмы способными изменяться и передавать приобретенные изменения потомству и что он, следовательно, понял всю важность явлений наследственности» {«Philosophie zoologique», 3-me ed., p, 42.}.

Послушаем теперь, что говорил о нашем авторе Вольтер, отражая в своем вопиюще-несправедливом суждении господствовавшую оценку: «Консул Малье был одним из тех шарлатанов, о которых говорят, что они хотели подражать богу и сотворить мир своим словом. Это именно он, насилуя факт нескольких бесспорных переворотов, происшедших на поверхности земли, утверждал что море образовало горы и что рыбы превратились в людей» («Les Cabales»).