|
Глава 65.
СВЕРШИЛОСЬ!
Тогда распяты с ним два разбойника: один по правую сторону, а другой по
левую. Проходящие же злословили его, кивая головами своими и говоря:
разрушающий храм и в три дня созидающий! спаси себя самого; если ты сын
божий, сойди с креста.
Матфей, глава. 27, ст. 38-40.
Приверженцы рьяные, души пламенные, овечки Христовы, приблизился миг
рыдании! Увы, кротчайший агнец, принесший себя в жертву, дабы навсегда
искупить первородный ужасный грех, случившийся из-за яблока, съеденного в
Эдеме, сын белого голубя и девицы непорочной, повисев малость на своем
кресте, начал приходить в себя и вскоре предался размышлениям еще более
горьким, нежели содержимое чаши, выпитой в Гефсиманском саду.
Он говорил себе, что старина Саваоф - по совместительству его отец,
хотя неизвестно, с какого боку, - сыграл с ним дурацкую шутку, позволив его
распять, вместо того чтобы покончить с этим жертвоприношением поскорее.
Попробуем на минуту вникнуть в рассуждения Иисуса. Речь шла о темном пятне,
коим наша совесть отмечена со дня рождения, не правда ли? До распятия Христа
люди, несущие на себе это черное пятно греха с момента появления из
материнского чрева, были заранее обречены на муки и не могли даже мечтать о
царстве небесном. Затем - алле гоп! - ходячее Слово превращается в висячее,
выбрав последней своей трибуной крест на Голгофе, и с этого мгновения
человечество избавляется от первородного греха. Души младенцев отныне ничем
не запятнаны, как если бы Адам и Ева вовсе не пробовали яблок. Во всяком
случае, так рассуждаете вы, мои непредубежденные грешные читатели.
Так вот, оказывается, все обстоит иначе. Человечеству распятие не дало
ровным счетом ничего. И первородный грех продолжает тяготеть над невинными
младенцами, словно Христос никогда и не висел на своем кресте.
В самом деле, чему учит нас церковь?
Что без крещения мы не можем попасть на небо. Значит, только крещение,
изобретенное Иоанном Крестителем и вошедшее в моду благодаря Иисусу, может
смыть пресловутое черное пятно с нашей совести?
На это священники отвечают:
- Да, конечно, но если бы агнца божьего не приколотили гвоздями к
кресту, крещение не имело бы никакой силы.
Превосходно, господа священники! Но в таком случае перестаньте молоть
чепуху, будто Иисус пострадал за весь род человеческий. В действительности -
разумеется, речь идет лишь о церковной легенде - он позволил себя распять
единственно и исключительно ради тех, кому посчастливится встретить в жизни
некоего благодетеля в рясе, который покапает им воды на голову.
Таким образом, какой-нибудь несчастный малыш, если он умрет, едва
появившись на свет, и его не успеют окрестить, по-прежнему будет на веки
вечные лишен всех райских блаженств. Этому бедному младенцу все равно,
пролилась за него кровь невинного агнца или нет. А вы еще говорите, что отец
Саваоф - бог праведный и милосердный! Постыдились бы так безбожно врать,
господа священнослужители!
Из этого порочного круга невозможно выйти, если хочешь оставаться до
конца логичным. Если Иисус был действительно добрым посланцем доброго бога,
он должен был с высоты креста послать своего отца Саваофа ко всем чертям и
проклясть его за то, что его мучения пойдут на пользу лишь ничтожному
меньшинству из всего рода человеческого. Ибо в конечном счете распятие
обернулось бесстыдной мистификацией, жестокой шуткой, которую бог-отец
сыграл с богом-сыном.
Однако миропомазанного в тот момент заботили не только результаты
приносимой им жертвы.
Он взглянул на солдат, деливших у подножия креста его одежды. Они
разрезали его плащ на четыре части, а когда дело дошло до хитона, то решили
не раздирать его, а бросить жребий: кому достанется, тому и достанется. Речь
шла о том самом чудесном хитоне, сотканном девой Марией, который верой и
правдой служил Иисус со дня его рождения и, видимо, рос одновременно с ним.
Похоже, что солдат, получивший хитон, завещал его какому-то рьяному
христианину, ибо потом, переходя из рук в руки, он очутился наконец у кюре
из Аржантейля. Во всяком случае, эту хламиду до сих пор демонстрируют в
церкви Аржантейля близ Парижа, где она собирает немало любопытных. Зрелище
дележки его одеяний и острая боль в продырявленных ладонях - божественная
сущность Слова не действовала - окончательно привели Иисуса в себя. В минуту
просветления он произнес:
- Отче! Прости им, ибо сами не знают, что делают. Однако народ и
солдаты, у которых были поистине каменные сердца, только смеялись над
распятым и его молитвами.
- Эй! - кричали они. - Ты, разрушающий храм и в три дня создающий! Вот
тебе прекрасная возможность совершить еще одно чудо: отцепись и сойди с
креста, если можешь! То-то мы подивимся!
Другие им вторили:
- Бахвалился, что спасет всех, а себя не может спасти! Третьи
добавляли:
- Кстати, он же нам все уши прожужжал, будто он сын божий! Почему же
небесный родитель его не спасает?
Однако Иисус, у которого были на то свои причины, предпочел не слезать
с креста.
Два жулика, распятые справа и слева от сына голубя, тоже начали
приставать к нему с вопросами.
По этому поводу евангелисты снова не могут прийти к согласию.
Матфей пишет: "Также и разбойники, распятые с ним, поносили его"
(глава. 27, ст. 44).
Марк вторит ему: "И распятые с ним поносили его" (глава. 15. ст.32).
Иоанн вообще не упоминает о ругани братьев-разбойников.
Что же касается Луки, то он утверждает:
"Один из повешенных злодеев злословил его и говорил:
- Если ты Христос, спаси себя и нас! Другой же, напротив, унимал его и
говорил:
- Или ты не боишься бога, когда и сам осужден на то же? и мы осуждены
справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а он ничего худого
не сделал.
И сказал Иисусу:
- Помяни меня, господи, когда приидешь в царствие твое!
И сказал ему Иисус:
- Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю" (глава. 23, ст.
39-43). Эти пять стихов Евангелия от Луки послужили основой для легенды о
добром разбойнике. Комментаторы-богословы, пораскинув умом, выдумали
набожному прохвосту имя Димас и теперь уверяют, будто это был тот самый
Димас, который оказал гостеприимство Марии, Иисусу и Иосифу, когда те бежали
в Египет. Подумать только, где люди не встречаются! Поистине, мир тесен...
Итак, согласно учению церкви, первым на небо попал грабитель и вор.
Впрочем, Димасу вскоре составили компанию прочие многочисленные насильники и
убийцы, успевшие перед казнью исповедаться.
Что же произошло дальше?
Здесь я вынужден снова процитировать всех четырех евангелистов одного
за другим, чтобы показать, как они запутываются все больше и больше, хотя в
принципе их должен был вдохновлять один и тот же дух святой.
Матфей (глава. 27, ст. 45-50): "От шестого же часа тьма была по всей
земле до часа девятого. А около девятого часа возопил Иисус громким голосом:
"Или, Или! лама савахфани?"
То есть: "Боже мой, боже мой! для чего ты меня оставил?"
Некоторые из стоявших там, слыша это, говорили:
Илию зовет он.
И тотчас побежал один из них, взял губку, наполнил уксусом и, наложив
на трость, давал ему пить.
А другие говорили:
Постой; посмотрим, придет ли Илия спасти его.
Иисус же, опять возопив громким голосом, испустил дух".
Марк (глава. 15, ст. 33-37) дает описание, довольно похожее на рассказ
Матфея.
У Луки дурацкая шутка с губкой, пропитанной уксусом, происходит много
раньше, еще до того, как распятые воры принялись поносить Христа. Что же
касается его последних слов, то у Луки вместо всяких "Или, Или! лама
савахфани" или марковских "Элои, Элои! Ламма савахфани" он говорит просто:
"Отче! В руки твои предаю дух мой!"
Но вот мы добрались до Иоанна. Именно он никак не согласен со своими
коллегами-евангелистами. Ни с того ни с сего он заявляет, что у подножия
креста вдруг очутились Мария, мать Иисуса, сестра матери его, Мария
Клеопова. Мария Магдалина, а также любимый ученик его, то бишь сам Иоанн.
Три других евангелиста единодушно утверждают, что все эти дамы держались
вдалеке от креста на Голгофе. Ну, да бог с ними.
Итак, любимый ученик, который в момент появления солдат в Гефсиманском
саду припустился наутек впереди всех апостолов, теперь неизвестно откуда
появился на месте казни. Иисус тут же сказал ему, указывая на свою мать:
"Иоанн, се матерь твоя!" А матери своей сказал, указывая на Иоанна: "Жено!
Се сын твой!" И с того времени, говорит далее евангелист, ученик сей взял ее
к себе. Это "к себе" - просто шедевр! Мы же знаем, что апостолы не имели ни
кола ни двора и постоянно бродяжничали!
Затем Иисус закричал: "Жажду!" - то есть "Пить очень хочется!" Только
тогда, если верить Иоанну, солдаты по просьбе распятого поднесли ему губку и
он высосал уксус. Но при этом Иисус ни в чем не упрекал своего отца и не
говорил: "Или, Или! лама савахфани?" Напротив, он проявил удивительное
спокойствие. Преклонив главу, Иисус пробормотал: "Свершилось" - и испустил
дух.
Вдобавок ко всему этому ни Матфей, ни Марк, ни Лука не знают, что,
когда Иисус испустил дух, один из воинов ткнул покойника копьем под ребро,
откуда "тотчас истекла кровь и вода", а что касается двух других жуликов, то
"у первого перебили голени, и у другого, распятого с ним". Об этом знает
один Иоанн (глава. 19, ст. 25-37).
Затем совершились два поразительных события.
На занавес храма смерть Иисуса произвела столь сильное впечатление, что
он последовал примеру штанов первосвященника Каиафы: разодрался сверху
донизу, - с той лишь разницей, что занавес это сделал без посторонней
помощи.
Земля в свою очередь потеряла голову. Ее начала бить нервная дрожь, и
какое-то время - евангелие не уточняет какое, но, должно быть, достаточно
продолжительное - она тряслась, как в падучей. В нескольких местах она даже
разверзлась! Голгофа, в частности, открылась, словно устрица на солнцепеке,
и череп Адама, который, как мы уже говорили, там покоился, загремел в
тартарары. Именно поэтому его до сих пор не находят. Одновременно
многочисленные могилы во всех частях света сами собой разверзлись, покойники
приподняли надгробные плиты и высунули носы на свет божий. По уверениям
богословов, началось всеобщее воскресение. Страшно довольные тем, что сумели
выбраться из могил, покойники весело шлялись по улицам. Кафе и рестораны в
тот день были переполнены. Население земли внезапно увеличилось, ибо к живым
прибавились все те, кто преставился, скончался, отошел, опочил, сыграл в
ящик, дал дуба, загнулся, гигнулся, окочурился, околел или еще каким-нибудь
способом умер за все предшествующие тысячелетия.
Я нисколько не преувеличиваю. Так сказано у Матфея, и это слова
евангелия: "И, выйдя из гробов по воскресении его, вошли во святой град, и
явились многим" (Матфей, глава.27,ст. 53).
Я тебе верю, Матфей! Подобное зрелище вряд ли могло остаться
незамеченным.
Сотник воинов, охранявших Иисуса, чувствуя, что земля под ним начала
отплясывать сумасшедшую польку, изо всех сил вцепился в колеблющуюся скалу и
завопил:
- Черт подери! Чтоб мне только не провалиться - этот парень воистину
был сын божий!
К этому он, должно быть, прибавил:
- Ей-богу, жаль, что он умер! Какая досада!
Но евангелие последних слов не приводит.
Что касается первосвященников, книжников, фарисеев, неблагодарных
калек, исцеленных Иисусом, и прочих, то все они тоже прекрасно поняли, с кем
имели дело. Посудите сами, разве столь всеобщее нарушение законов природы не
являлось решающим доказательством божественного происхождения их жертвы?
Однако в те времена люди были такими хитрыми бестиями, что все, как
один, сговорились нигде и ни при каких условиях даже не упоминать об этом
сверхнеобычайном происшествии. Даже воскресшие проявили черную
неблагодарность. Всевозможные знаменитости, которых смерть Христа снова
вызвала к жизни, каким-то образом устроили так, что за все время их второго
существования ни об одном из них не было ни слуху ни духу.
Очевидно, именно этим объясняется тот факт, что ни в одной книге того
времени, разумеется, кроме евангелия, нет даже намека на это чудо, не
имеющее себе равных.
|
